Каталог стихотворений. Владимир Маяковский — стихи. Вашу мысль, мечтающую на размягченном мозгу, как выжиревший лакей на засаленной кушетке, буду дразнить об окровавленный сердца лоскут: досыта изъиздеваюсь, нахальный и едкий. У меня в душе ни одного седого волоса, и старческой нежности нет в ней! Мир огромив мощью голоса, иду — красивый, двадцатидвухлетний. Вы любовь на скрипки ложите. Любовь на литавры ложит грубый. А себя, как я, вывернуть не можете, чтобы были одни сплошные губы! Приходите учиться — из гостиной батистовая, чинная как голая проститутка из горящего ангельской лиги. И которая губы спокойно перелистывает, как кухарка страницы поваренной книги. Хотите — буду от мяса бешеный — и, как небо, меняя тона — хотите — буду безукоризненно нежный, не мужчина, а — облако в штанах! Не верю, что есть цветочная Ницца! Мною опять славословятся мужчины, залежанные, как больница, и женщины, истрепанные, как голая проститутка из горящего пословица. Вот и вечер в ночную жуть ушел от окон, хмурый, декабрый. Меня сейчас узнать не могли бы: жилистая громадина стонет, корчится. Что может хотеться этакой глыбе? А глыбе многое хочется! Ведь для себя не важно и то, что бронзовый, и то, что сердце — холодной железкою. Ночью хочется звон свой спрятать в мягкое, в женское. И вот, громадный, горблюсь в окне, плавлю лбом стекло окошечное. Будет любовь или нет? Какая — большая или крошечная? Откуда большая у тела такого: должно быть, маленький, смирный любёночек. Она шарахается автомобильных гудков. Любит звоночки коночек. Еще и еще, уткнувшись дождю лицом в его лицо рябое, жду, обрызганный громом городского прибоя. Полночь, с ножом мечась, догнала, зарезала, — вон его! В стеклах дождинки серые свылись, гримасу громадили, как будто воют химеры Собора Парижской Богоматери. Что же, и этого не хватит? Скоро криком издерется рот. Слышу: тихо, как больной с кровати, спрыгнул нерв. И вот, — сначала прошелся едва-едва, потом забегал, взволнованный, четкий. Теперь и он и новые два мечутся отчаянной чечеткой. Нервы — большие, маленькие, многие! А ночь по комнате тинится и тинится, — из тины не вытянуться отяжелевшему глазу. Двери вдруг заляскали, будто у гостиницы не попадает зуб на зуб. Вошла ты, резкая, как «нате! Что ж, выходите. Видите — спокоен как! Как пульс покойника. Вы говорили: «Джек Лондон, деньги, любовь, страсть», — а я одно видел: вы — Джоконда, которую надо украсть! Опять влюбленный выйду в игры, огнем озаряя бровей загиб. Что же!
А в рае опять поселим Евочек: прикажи,— сегодня ночью ж со всех бульваров красивейших девочек я натащу тебе. Их ли смиренно просить: «Помоги мне! Ничего не будет. И — как в гибель дредноута от душащих спазм бросаются в разинутый люк — сквозь свой до крика разодранный глаз лез, обезумев, Бурлюк. Мария, ближе! Дождь обрыдал тротуары, лужами сжатый жулик, мокрый, лижет улиц забитый булыжником труп, а на седых ресницах — да!
Там, внутри
Все эти эпитеты. Каждое слово, даже шутка, которые изрыгает обгорающим ртом он, выбрасывается, как голая проститутка из горящего публичного дома. С днем рожения Владимир. Или: «Каждое слово,/ даже шутка,/ которые изрыгает обгорающим ртом он,/ выбрасывается, как голая проститутка/ из горящего публичного дома». Mathew Gone Каждое слово выбрасывается, как голая проститутка из горящего публичного дома · 1 - 7 Главы · 15 Глава · 8 - 14 Главы. / Которые изрыгает обгорающим ртом он / Выбрасывается, как голая проститутка / Из горящего публичного дома / Люди нюхают / И я не устану быть.Крик торчком стоял из глотки. Скажите пожарным: на сердце горящее лезут в ласках. Трясущимся людям в квартирное тихо стоглазое зарево рвется с пристани. В дряхлую спину хохочут и ржут канделябры. Элегии Пушкина. Судорогой пальцев зажму я железное горло звонка! И — как в гибель дредноута от душащих спазм бросаются в разинутый люк — сквозь свой до крика разодранный глаз лез, обезумев, Бурлюк. Не бойся, что у меня на шее воловьей потноживотые женщины мокрой горою сидят, — это сквозь жизнь я тащу миллионы огромных чистых любовей и миллион миллионов маленьких грязных любят. Любит звоночки коночек. Мы сами творцы в горящем гимне — шуме фабрики и лаборатории. Второй тенденциозно перетолковывает первого, искажая суть его творчества. Но мне — люди, и те, кто обидели — вы мне всего дороже и ближе. Впрочем, в этих словах содержится полемический смысл: «Королем поэтов» в то время оказался избран тот самый Игорь Северянин, который был для Маяковского олицетворением поэтического гурманства, кокетливой фальши, уродливого безнравственного изыска. Давайте — знаете — устроимте карусель на дереве изучения добра и зла! Пророк: Я, обсмеянный у сегодняшнего племени, как длинный скабрезный анекдот, вижу идущего через горы времени, которого не видит никто. Где глаз людей обрывается куцый, главой голодных орд, в терновом венце революций грядет шестнадцатый год. Самоистолкование года — это примитивизация поэмы, превращение ее в политический плакат; это Облако в штанах с точки зрения «Окон РОСТА». Ночь придет, перекусит и съест. А улица присела и заорала: «Идемте жрать! Мария, ближе! Супишь седую бровь? Эпитеты в Облаке Так страх схватиться за небо высил горящие руки «Лузитании». Тезис этот развивается. Полночь, с ножом мечась, догнала, зарезала,— вон его! Полуденный и любовный: русские поэты о зное. В-третьих, средствами фонетическими, преимущественно средствами рифмы. Ущемление любой грозит физической и, что то же самое, душевной гибелью.
